«Не бойся, только веруй»

Размышления о старости...

…Всё осмотрительность – она всю жизнь его водила за нос. А он ей верил, как безумец, этой лгунье, что смеялась: «До завтра подождешь. Еще вся жизнь осталась впрок». И сколько он порывов обуздал в себе отказом От радости возможной, и его безмозглый разум Все упущенья днесь высмеивают в нем. Константин Кавафис .

Мало кто думает о старости, никто не готовится к ней, хотя всякому желательно прийти к финишу достойно, красиво, без страха, стыда и бесплодных сожалений. Болезни и немощи представляются отвратительными, особенно тому, кто, в силу односторонности мышления, «звучит гордо», воображая себя независимым и свободным и надеясь оставаться таким вплоть до визита костлявой; путь таковых обычно завершается «гражданской панихидой» в морге больницы.

И то сказать, наблюдая стариков, редко приходится любоваться ими, они какие-то неправильные: то слишком молчаливы и скучны, то чересчур болтливы и навязчивы, потом некрасивы, плохо одеты, пришибленные, взгляд колючий, затравленный. Старым не прощают ничего, ни жалкого вида, ни болезней, ни угрызений совести, которые они вызывают, ни, в особенности, претензий и поучений типа «яйца курицу не учат» и «вы будете как мы». Не хочу становиться таким, не хочу, не хочу!

В юности все хоть немножко Д’Артаньяны, Растиньяки, обещающие со временем стать главными ну если не на всей планете, не в стране, то хотя бы в данном городе. Плюхает по дороге автомобиль «Ока», консервная банка, на заднем стекле плакат: «когда вырасту, стану кадиллаком!». Так и люди способны, подобно низенькому капитану Тушину в «Войне и мире», воображать себя великанами; оно бы не страшно, беда, если они способны лишь мечтать, годами пребывая в вымышленном мире, в своей утопии, беседуя с собой, фантазируя интересные ситуации, битвы, романы, как в театре.

На пороге совершеннолетия завоевателям кажется, что мир только их и ждал, чтобы лечь к ногам победителей; раздувая ноздри, они строят грандиозные планы:

Но чем внимательней, твердыня Нотр-Дам,

Я озирал твои чудовищные ребра,

Тем чаще думал я: из тяжести недоброй

Когда-нибудь и я прекрасное создам…

И как мало тех, кто подобно автору этих строк (О. Мандельштаму) измерял цену успеха количеством повседневной каторжной работы, принудительной усидчивости. И. В. Гете (1749 – 1832) в конце очень долгой жизни не насчитывал и месяца, прожитого в свое удовольствие; всякое увлеченное служение тесно связано с напряженным трудом. Один ученый советовал ученику поменьше общаться с людьми, чтобы не отвлекаться от занятий; сам он повесил на двери своей квартиры табличку: «Профессор Н. Я. Н. Никогда никого не принимает. Просьба не звонить и не беспокоить». Знаменитый биолог Н.И. Вавилов (1887 – 1943) с 16 лет приучил себя спать не более пяти часов в сутки, также и Н.В. Тимофеев-Ресовский (1900 – 1981), которому в самом начале научной деятельности стало обидно «проспать треть жизни». Митрополит Питирим (Нечаев), почти всю жизнь (1926 – 2002) интенсивно работавший в Церкви, обходился четырьмя-пятью часами для сна и призывал к тому же своих сотрудников.

Но большинство – успею! Всё впереди! Танцуй пока молодой! Когда еще и погулять, повеселиться! Молодость ветрена, неустойчива, податлива на грех; заигравшись, иные не замечают, что от беззаботной юности, миновав зрелость, перескочили прямо к старости; главный ее симптом – поздно! поздно учиться, поздно что-то начинать, поздно меняться. Перелом наступает где-то к сорока годам, когда уже ясно, что проиграл, опоздал, упустил, и вот-вот отнимут то, чем я еще не наелся, не упился, не надышался; «о, не лети так, жизнь!» (Л. Филатов). Вот тут  любят многозначительно уронить «я не доживу», когда речь зайдет о пенсии, цитировать Достоевского: «дальше сорока лет жить неприлично, пошло и безнравственно»; однако кто это говорит? герой «Записок из подполья», личность довольно омерзительная.

Совсем наоборот, как раз к сорока годам, как правило, человек созревает и его творчество принимает новое направление, иногда совершая крутой поворот, например как в судьбе Гогена, Дебюсси, Ле Корбюзье. И то сказать, если упереться в сорокалетие, А.-М. Ампер не сформулировал  бы закон электродинамики, носящий его имя, Р. Кох не открыл бы туберкулезную палочку, П. Кюри радиоактивное излучение, В.-К. Рентген рентгеновские лучи; Л. Дагерр  не изобрел бы фотографию, а Г. Даймлер двигатель внутреннего сгорания; Х. Колумб не нашел бы Америку, А.В. Суворов  не взял бы Измаил, а Ф.Ф. Ушаков о. Корфу; А.Н. Бакулев  не приступил бы к кардиохирургии.

Мы остались бы без «Робинзона Крузо» Д. Дефо,  «Снежной королевы» Х.-К. Андерсена, «Отверженных» В. Гюго, «Обломова» И. А.  Гончарова, «Мастера и Маргариты» М.А. Булгакова, не услышали бы «Кармен» Ж. Бизе, «Кольца Нибелунгов Р. Вагнера, «Риголетто» Дж. Верди, не увидели бы портретных шедевров Ф. Гойи, «Скалы в Бель-Иль» К. Моне, «Купчихи» К. А. Коровина. Оборвись жизнь Меншикова (1673 – 1729), скажем, в битве под Полтавой, не пересмотрел бы Александр Данилович свои беспутства и подлости, не раскаялся бы, не смирился в настигшем бесчестье, не построил бы церковь в Березове, не оплакал бы свои грехи.

Подлинность желания «умереть молодым» легко выводится на чистую воду серьезной болезнью или подозрением на серьезную болезнь: когда грозит смерть во цвете лет, тогда-то и познается ценность бытия, тогда-то и охватывает острая любовь к жизни и старики видятся счастливыми избранниками беспощадной судьбы. На самом деле все хотят жить долго, но никто не желает стареть; наука неустанно трудится в этом направлении; одна из последних сенсаций – открытие голландскими учеными «генов Мафусаила», оберегающих организм от хронических разрушительных недугов; дело за малым: определить состав белков, вырабатываемых благодаря этим генам, на их основе создать эликсир и с его помощью оставаться на земле до двухсот и более лет.

 «Лечиться в шестьдесят лет! – возмущается Дорн в «Чайке» Чехова. – «И в шестьдесят лет жить хочется», – оправдывается Сорин. – «Лечиться в шестьдесят лет, жалеть, что в молодости мало наслаждался, это, извините, легкомыслие» – заключает доктор. Видимо, большинство населения планеты разделяет подобное легкомыслие: в 1900 году только один человек из ста доживал до 60, а теперь этот рубеж пересекает один из десяти; процент пожилых, старше 65, на планете всё увеличивается; правда, не только благодаря успехам медицины и улучшению пресловутого качества жизни, но и за счет снижения рождаемости в странах европейской цивилизации.

М. Жванецкий в 1966 году троекратно прокричал в дневнике: «я не хочу быть стариком!»; а в марте 2009 написал: «О Господи! Прости!.. я бы не сел в автомобиль, я б сына не увидел, не посадил бы за стол сто человек… я бы прохладу летом не включил, не знал компьютера. И не узнал свободы… я не прочел бы Оруэлла, Ницше, Пруста… себя бы не прочел… Что делать? За продолжение жизни мы платим старостью…».

Многие только на склоне лет узнают материальный достаток; у нас провинциальные старушки даже в период массовых причитаний о кризисе, инфляции и дороговизне, уверяли: «мы никогда так хорошо не жили!»; пенсии невелики, но они есть и понемногу растут, потом, картошка, овощи свои, да можно заработать, продать  цветы, укропчик с огорода. Наши женщины, оставив позади девичьи глупости,  перестрадав и помучившись, накапливают такой запас прочности и силы, что именно старость, когда всё наконец просто и ясно, становится для них источником покоя и душевного комфорта.  «В России надо жить долго!» – часто повторяют эту фразу, в разных контекстах, но смысл один: интересно, не скучно у нас, можно дожить до всего, вплоть до совсем неожиданного, как например крушение коммунизма.

Ну, разумеется, нет в мире совершенства: в молодости путешествия лимитировались железным занавесом, потом безденежьем, а теперь запрещают болячки. Раньше только в иностранных книжках читали об изысканных деликатесах; теперь же вот они, впридачу к шикарным напиткам, ан ни выпить, ни  закусить, потому что бунтует у кого подагра, у кого гипертония, у кого печень, у кого поджелудочная. 

Короче, если считать, что счастье заключено в крепком здоровье, материальном благополучии и сексуальных приключениях, старость действительно ужасна. Взять хоть пословицы, так сказать, крупицы народной мудрости:

Старость не радость, а пришибить некому.

Старость – увечье, старость – неволя, от старости могила лечит.

Старого учить что мертвого лечить.

Старые дураки глупее молодых.

Век дожил – ума не нажил.

Борода уму не замена.

Седина в бороду, бес в ребро.

В старой кости сугреву нет.

Однако есть и другие, более, так сказать, позитивного направления:      

Старый ворон мимо не каркнет.

Старого воробья на мякине не проведешь.

Стар да умен – два угодья в нём.

В чем молод похвалится, в том стар покается.

У Даля: молодость не без глупости, старость не без дурости.

От старых дураков молодым дуракам житья нет.

Кабы снова на свет родиться, знал бы, как состариться.

 

что она у каждого своя. С ап­ломбом заявляют, например: «старость – отсутствие желаний» или, еще пошлее, «трагедия старости не в том, что стареешь, а в том что душой остаешься молодым»; в чем, собственно, трагедия, если душа молода; разве в утрате телесных возможностей для осуществления соответствующих желаний? Так ведь перспектива развития как раз и указывает: пора подумать о душе! «Человек жил и дожил до старости: сюжет интересный, даже фантастический; в самом деле, в том, чтобы дожить до старости, есть фантастика – ведь я мог и не дожить, не правда ли?» – писал Ю. Олеша.

Правда, ведь умирают и младенцы; святитель Григорий Нисский продолжительность земного пребывания человека объясняет действием Промысла: если человек восприимчив к божественной благодати, он стремится ко благу и совершенствуется, духовно взрослеет; но рождаются на свет и слабые, не способные противостоять соблазнам мира; Господь, предвидя их будущее, попускает им умереть в детстве или отрочестве, чтобы не усовершиться во зле и чистыми взойти на Небо. 

Старость у всех разная, как и молодость; часто цитируют тургеневское: «вошел старик лет пятидесяти»; у него же Лаврецкого называют стариком в 43 года. Великий князь Константин (1779 – 1831), брат императора Николая I, в 46 лет жаловался «стар уже стал, дряхл», но ведь и умер в 52; а Гоголь (1809 – 1852), чей век оказался еще короче, уже в 30 лет ощущал себя старым, находя в душе «пепел вместо пламени». Брат Ф.М. Достоевского пишет в книге воспоминаний: «мы с женой, ежели не совершенные старики, то люди уже очень пожилые: мне идет 51-й год и столько же моей жене»; он мимоходом упоминает и о знакомой даме «преклонных» 45 лет. Одна из партийных кличек 34-летнего Ленина – «старик»; быть старше 55 вождь считал худшим из пороков.

Красавцы, старея, случается, превращаются в уродов, а, к примеру, Шон Коннери (род. в 1930) или Пласидо Доминго (род. в 1941) с возрастом стали гораздо симпатичнее и благороднее, очевидно, именно потому, что плотская активность стушевалась, отошла на второй план. Писатель Грэм Грин (1904 – 1991) в 80 лет сохранял стройность и осанку и был, говорят, похож на юношу, загримированного под старика. Джон Гленн в 77 лет совершил космический полет и отлично справился со всеми нагрузками. Знаменитый артист В.Зельдин в 95 еще выходил на сцену, снимался в кино, прекрасно выглядел и даже танцевал; он объяснял свою бодрость тем, что никому никогда не завидовал и всегда был влюблен: в жизнь, людей, в профессию. Тот, кто бодр духом, сохраняет мужество и радость, часто вопреки бессилию и изнеможению тела.

Но большинству свойственно, размышляя о будущем, рисовать страшные картинки: костыль в руках, утрата привлекательности, однообразное домашнее пребывание, скука; а вдруг доживу до маразма… ослепну, оглохну, стану забывать свой адрес, яростно ругаться с врачами, жаловаться всем подряд на одышку и запоры, подозревать, что невестка хочет меня отравить, собираться в Тамбов к сестре, которая давно умерла, и злобно сетовать, что все только и хотят избавиться от меня, ждут моей смерти.

 «Рожден был в ночь, рос в сумерках, стал стариться – стал молодеть. С седыми волосами – совсем ребеночек… Так мы, русские, растем, ни на что не похожие». Это Василий Васильевич Розанов (1856 – 1919), с его нетривиальной логикой, перефразирует евангельский завет «будьте как дети». Ф.И. Тютчев (1803 – 1873), которого называли «старик-дитя», заявлял, что никогда б не согласился поменять возраст старика на юношеский. «Старость – болезнь тела, здоровье души, – писал Ф. Петрарка (1304 – 1374). –  Что ж? Неужели я предпочитал бы наоборот – здоровье тела и болезнь души? Да не будет у меня этого и в мыслях; как в теле, так и во всем человеке мне желанно и радостно благополучие прежде всего той части, которая ценнее».

 Ну да, бывают старики невыносимые: беспокойные, раздражительные, скупые, вредные, но это свойства характера, а не старости, просто когда-то сдерживался, контролировал себя, скрывал дурное, а теперь тормоза отказали и страсти, крывшиеся в подсознании, вышли наружу и показались во всем уродстве. Брюзгливый зануда, профессор Серебряков в «Дяде Ване» Чехова, изводящий окружающих капризами и причитаниями: «проклятая, отвратительная старость… глупо, что я до сих пор жив… скоро я освобожу вас всех… недолго мне осталось…», наверняка и в цветущем возрасте был самовлюбленным дураком и глухим эгоистом. Плюшкин задолго до того как превратиться в «прореху на человечестве» последовательно взращивал и культивировал свою бессмысленную жадность, ведь не извлекал для себя ни пользы, ни удовольствия, только портил и гноил хлеб, сено, холсты, сукна, всё, что исправно производили  крестьяне числом в тысячу душ.

Л. Н. Толстой (1828 – 1910) сызмальства отличался тяжелым для окружающих гордостным нравом: вспыльчивый, честолюбивый, заносчивый, он пытался исправиться, но собственными силами: на исповедь не ходил, в Церковь не верил; разумеется, характер не улучшался, а наоборот, все больше окаменевал в самомнении и высокомерии.

И.Е. Репину (1844 – 1930), когда Пенаты отошли к Финляндии, пришлось стареть вдали от профессионального общения и прежних друзей; те, кто изредка навещал художника, замечали  растущее его упрямство и чуть ли не патологическую подозрительность, но эти качества просматривались в нем и прежде.

Если мы не погибнем от какой-нибудь случайности в молодые годы, нас неотвратимо ожидает постепенное ослабление сил, ухудшение здоровья, изменение внешности; старость рано или поздно одолеет; мы знаем это, следовательно, можем предвидеть будущие трансформации, а значит имеем возможность подготовиться и повлиять на них: меньше суетиться, избегать дополнительных нагрузок ради денег, воздерживаться от дорогостоящих покупок в кредит и заокеанских перелетов, противопоказанных сердцу.

Что ж, есть иные удовольствия; следует просто согласиться с некоторыми особенностями известного возраста и принять новый устав собственного бытия; к примеру, Константин А. дома, среди своих, чувствует себя вполне нормально, а в компании учеников ему неуютно, неловко, хочется, говорит, пустить пулю в лоб. Лидия Б., напротив, засыхает без молодежи, разговаривает на их сленге, испытывает острую потребность хотя бы раз в неделю нарядиться и прошвырнуться по магазинам; но теперь приходится приглашать для сопровождения внука, либо обойтись только одним ближайшим универмагом. Надо приноравливаться, а не уклоняться от забот и ответственности подобно молодому лентяю, испытывая перед любым испытанием лишь страх и отвращение. 

 Ужасно вредно, заранее настраиваясь на тяжелые дни, на разрушение, конец всему что ты любил, следовать совету И.С. Тургенева: «сожмись… уйди в себя, в свои воспоминанья». Его SENILIA («Старческое») представляет собой печальный образец безнадежного, из-за недостатка веры, мироощущения. Смерть предстает то в образе старухи с зловещими глазами и беззубым ртом, скривленным усмешкой, то в виде отвратительного насекомого, то в облике готового сожрать ястреба, то видится неподвижной, неумолимой фигурой: «в одной руке песочные часы, другую она занесла над моим сердцем».

Бр-р… Нет, предаваться воспоминаниям, проводить дни, перечитывая пожелтевшие письма и рассматривая выцветшие фотографии, означает капитулировать, удалиться от реальности в прошлое, с целью утвердиться в собственных глазах, мол, «были когда-то и мы рысаками»; впрочем, изредка позволительно утешиться прежними победами, как поощрением, сладостной наградой: говорят, при гипертонии полезно обратиться к периоду, когда переживал счастье, успех, триумф, –  но ненадолго, без тоскливого ущерба для наличной действительности.

Сожалеть и плакать, в сущности, не о чем:  детство, юность, прекрасные годы никуда же не деваются, не проваливаются в Лету; всё, что с нами происходило, что впечатляло, радовало, тревожило, вошло в нас, слилось с душой и сердцем, в сущности сформировало наше «я» – и этот процесс постоянен, стабилен, он не завершается, даже, как верят христиане, продолжается с прекращением земной жизни; «мой конец – мое начало», произнесла Мария Стюарт в час своей казни.

Кому-то удается достичь, наконец, столь чаемого в России покоя, заменяющего, по Пушкину, счастье, покоя, который в молодости, по Блоку, только снится. Ибо метаться и хлопотать становится скучно, обременительно, да и бесполезно: поезд пришел, достиг конечной станции. Нравится она, нет ли – надо привыкать, адаптироваться к своему положению; умение осваиваться в новых условиях есть несомненный признак ума и рассудительности. Некуда бежать, некуда спешить, не за чем гнаться; осталось остановиться, оглянуться и понять что всё суета сует и всяческая суета.

 Когда начинается процесс переосмысления прошлого, когда приходится сосредоточиться на изъянах собственной души, на грехах и ошибках, тогда деньги, почетные должности и награды, семейные отношения и романы отодвигаются на дальний план; единственный вопрос, на который хотелось бы ответить перед смертью, кто я? что нашел в пути, что потерял, каков я на самом деле, при свете заката?

И вот что интересно: наше Я рождается вместе с сознанием и остается таким навсегда; с возрастом меняется внешность, характер, убеждения, но Я – стержень, суть личности – уникально и постоянно. «Ничего во мне с возрастом не изменилось!» – удивлялся 80-летний Н. М. Амосов (1913 – 2002), широко известный в СССР кардиохирург. «Я сегодняшняя точно такая же, как та серьезная маленькая девочка с белесыми льняными локонами, – писала в глубокой старости Агата Кристи (1891 – 1976). –  Дом, тело, в котором обитает дух, вырастает, развивает инстинкты, вкусы, эмоции, интеллект, но я сама, я вся, я, настоящая Агата, я – остаюсь. Я не знаю всей Агаты. Всю Агату знает один только Господь Бог».

Когда читательница, очевидно, уже не юная, обращается в журнал с вопросом «как научиться быть старой» – хочется ответить: милая, ты опоздала на целую жизнь. Цицерон советовал всегда размышлять о старости, готовиться к ней, запасаться всем полезным, как говорится, на черный день. Жить на финальном этапе – особенная, необходимая и важная  задача, не менее достойная, чем задачи любой возрастной ступени; кто мешает тем, кто сегодня молод, сохранить достоинство в старости, то есть стать действительно нужными, нужными не ради материального, житейского, а в качестве примера красоты, благообразия, свободы и осмысленности: «тело мертво для греха, но дух жив для праведности»….

Отрывок из книги Игумении Феофилы (Лепешинской) «Рифмуется с радостью. Размышления о старости.»

 

Назад к списку